Церковный историк Ольга Дегтева

10 июля 2015

В последнее время в российском обществе ожесточились споры вокруг фигуры Сталина. Патриоты предлагают вернуть улицам и городам его имя, ведь в том же Париже есть названные в честь Сталинградской битвы площадь, станция метро и даже прилегающие к ней магазинчики, а либералы по-прежнему считают его ужасным тираном, хотя деяния некоторых европейских деятелей были более кровавыми. О причинах, масштабах и жертвах большевистских репрессий, к которым Сталин имел непосредственное отношение, мы побеседовали с нижегородским историком Ольгой Дегтевой, долгое время работавшей в епархиальной комиссии по канонизации и занимавшейся изучением архивно-следственных документов.

– В споре о Сталине Церковь оказывается на одной стороне с либералами. Но, может быть, образ вождя советского народа незаслуженно очернен?

– Конечно, нападки на Сталина со стороны либералов, которые пытаются приписать ему ответственность, в том числе, и за кровавый террор Ленина и Троцкого, необъективны. Но и патриоты идут против правды, уверяя, что он неповинен в репрессиях 30-х годов. Это разные этапы советской истории. При Ленине и Троцком была активная фаза Гражданской войны, братоубийственной по сути, когда жертвы есть с обеих сторон. Люди также гибли от военных действий, голода, тифа. А репрессии – это поставленная государством на поток система уничтожения людей, физически и морально, причем в массовом масштабе. Ведь в 30-е годы по большому счету меньшевики, троцкисты и прочие враждебные политические элементы уже не угрожали безопасности государства. То есть причина этих репрессий – сознательное уничтожение людей советской властью, у руля которой стоял Сталин. Да, он не причастен к гибели каждого конкретного человека, но система функционировала с его подачи и с его участием, и он несет полную ответственность за это. Даже если на местах руководство злоупотребляло властью и чрезмерно увлекалось репрессиями, им эту власть дали в центре. Причем система работала так, что сегодняшние палачи позднее оказывались жертвами. В 1929 году Сталин закрыл Соловецкий лагерь, потому что с 1930 года наказание неугодных граждан начали осуществлять при помощи высшей меры наказания, то есть расстрела, по пресловутой 58 статье. Под эту статью могли подвести человека из любого слоя: военачальника, ученого, священника, крестьянина. Для этого была создана новая структура ОГПУ, система осведомителей и доносов, стала раскручиваться пропагандистская машина, когда изо дня в день СМИ нагнетали тему врагов народа. То есть общество сознательно приучали к тому, что вокруг – одни враги. А когда тебе это усиленно внушают, ты начинаешь в это верить.

– Подобный процесс мы наблюдаем в последнее время на Украине. Но все-таки это происходило по указанию Сталина или по общепартийному решению?

– Это шло из самого центра за его подписью. А тогдашний центр – это Ежов, Берия и сам Сталин. Как Иван Грозный создал опричнину, так же и Сталин с Ежовым и Берией создавали ОГПУ-НКВД. Но парадоксальным образом советское общество оказалось к этому готово: поскольку Закон Божий отменили, значит, можно было лжесвидетельствовать, легко избавляться от неугодных лиц, вымещая на них свои обиды. В деревне, например, где жители активно взаимодействуют, предъявляли друг другу счета чуть ли не за все прошедшие годы. Людям развязали руки, показали механизм устранения неугодных: достаточно было написать небольшую заметку-кляузу в газету, и человека арестовывали. Понятно, что священники в такой ситуации оказались самыми уязвимыми: их можно было обвинить в том, что они, например, мешают строить колхозы. Причем такие обвинения нередко исходили со стороны местной власти, которая не справлялась с процессом коллективизации и искала, прямо говоря, козла отпущения. Если крестьяне не идут в колхозы, кто-то должен быть в этом виноват, и легче всего было обвинить в этом «попов» и верующих крестьян. В результате в 1932–1934 годы по всей Центральной России начались аресты священников по обвинению в развале колхозного строительства. То есть за счет таких назначенных виновных постоянно шли попытки оправдать все неудачи государственного строительства.

– Насколько активно народ включился в процесс доносительства?

– В каждом обществе есть определенный процент людей, готовых на это, тем более уверенных в том, что они доносят за идею. Кто-то на этом строил карьеру, пытаясь, например, перебраться из деревни в город. Ведь жители деревень тогда были бесправными, не имели паспортов и использовали любую возможность выбраться из нищеты и рабства. Но у каждого человека все равно оставался выбор, как действовать в таких обстоятельствах. В частности, каждый председатель сельсовета самостоятельно решал, какую характеристику он напишет человеку, в том числе священнику, и, тем самым, как повлияет на его судьбу. Трагизм в положение вносил и тот факт, что со времени Гражданской войны не было единства духа в семьях: кто-то оставался верующим человеком и при этом монархистом, кто-то хотел строить светлое коммунистическое будущее. Недавно мне пришлось работать со следственным делом горьковского писателя Александра Патреева, который был сыном единоверческого священника из Богородского района. Когда в 1937 году арестовали отца, он сообщил, что его сын – пролетарский писатель, то есть не отрекся от него. А когда позднее арестовали сына в рамках группового дела Горьковских литераторов, он вообще не указал своего отца и места своего рождения, то есть фактически отрекся от него. И этот идеологический конфликт коснулся очень многих семей. Но и духовное сословие раскололось изнутри: кто-то сразу в 1918 году понял, что Церковь будет гонима, и она действительно была первой (вместе с дворянством), на кого обрушился большевистский террор. И такие люди уходили в мир, написав прошение, что не желают быть священниками, ведь государство перестало содержать Церковь и Священный Синод больше не платил им жалованье. Кто-то по традиции, помня данную ими клятву при рукоположении, продолжал оставаться священником, особенно сельские батюшки, которые не представляли себе, чем они еще могут заниматься. Кто-то отрекся от священства, когда началось физическое уничтожение священников, и газеты публиковали тогда такие списки этих людей, где они подтверждали свое отречение.

– Они по собственной воле входили в эти публичные списки или по принуждению?

– Это предлагалось всем, а уже каждый делал свой выбор. Но вся эта система была построена на лжи и обмане, потому что публичное отречение от сана в 1937 году не спасло его носителей от репрессий и расстрела. В вечности они оказались предателями Церкви и зачастую не успели принести покаяние. Ко всему прочему, еще в 1922 году ЦК РКП (б) инициировал под руководством Е.П. Тучкова и 6-го отделения ОГПУ обновленческий раскол в Церкви, в результате чего немало епископов и священников нарушили клятвы и каноны, например принцип единобрачия. Можно сказать, что чистоту апостольской веры и священнического служения в тех жутких условиях сохраняли немногие, которые и стали в наши дни новомучениками и исповедниками. Они не шли ни на какие компромиссы, поэтому Церковь прославила их и предъявляет нам в качестве образцов для подражания. Конечно, Господь уже воздал должное в ином мире и жертвам, и палачам, но новомученики и исповедники нужны нам сегодня, чтобы мы знали, как нужно жить и поступать в определенных условиях.

– Можно ли определить число людей, сохранивших верность Христу и Церкви до конца?

– К сожалению, свидетельств об их подвиге очень мало, но имена их ведомы Господу. Сегодня в живых нет даже прямых родственников пострадавших. А те, кто еще жив, нередко пытаются идеализировать прошлое, а это вредит делу. В 90-е годы комиссии по канонизации, особенно региональные, часто сталкивались с давлением родственников, которые настаивали на канонизации, а оснований для этого не было. Ведь факт репрессий в отношении кого-либо не повод для его канонизации. Агиографическая традиция, как правило, рекомендует рассматривать весь период жизни человека, хотя есть и исключения из этого правила. Но в нашем случае документы, которые сегодня раскрыты, не дают объективной картины, они вычищены. Очень сложно разбираться в каждой конкретной судьбе, потому что человек, которого неоднократно арестовывали, по одному следственному делу мог иметь одну позицию, а по другому – совершенно иную. Все зависело от того, кто он в данном деле – обвиняемый или свидетель. Себя он не оговаривал, но мог оговорить другого человека, а кто-то вообще этого не делал. При этом следственные органы постоянно сталкивали, стравливали людей. И до сих пор можно обнаружить неожиданные штрихи к портрету того или иного человека в деле, не имеющем к нему прямого отношения. Может выясниться, что он сотрудничал с НКВД, который, естественно, старался вербовать осведомителей и в Русской Православной Церкви. Но бывали и такие случаи, когда человек признавался, что был завербован, но ни разу ни на кого не донес. А кто-то имел клички и псевдонимы, активно сотрудничал и проходит по многим делам в качестве лжесвидетеля.

– А что это за люди были – новомученики и исповедники?

– Важно помнить, что признания у обвиняемых выбивались жесточайшими пытками и издевательствами. Поэтому тех людей, кто прошел через это горнило испытаний, не сломавшись и не предав своей веры, очень мало. Там нужно было обладать величайшей силой духа. Кстати, такими людьми были многие миряне, простые крестьяне, менталитет и воспитание которых не позволяли поступаться честью, оговаривать себя и других. Причем впоследствии выяснялось, что многие из них прошли не один лагерь и выдержали все испытания, как, например, дед Патриарха Кирилла. Для этих людей Церковь оставалась основой жизни, ее смыслом, они не видели себя вне Церкви. Некоторые из них вначале были учителями и приняли сан лишь в 20-е годы, когда всем было понятно, как новая власть относится к Церкви. Но тем не менее они брали этот крест и несли с честью.

Например, новомученик епископ Александр (Щукин), который во время Гражданской войны волею судеб оказался в поселке Лысково Нижегородской области, сначала преподавал, а потом принял монашество и понес архипастырский крест – вплоть до мученического венца в Казахстане. Когда родная сестра просила его уйти на покой, вернуться в Лысково и переждать гонения, он ответил отказом: «Как бы я вас ни любил, но я не для того взял посох, чтобы его оставить». А были и такие пастыри, которым Бог попустил всю жизнь служить на одном приходе и просвещать паству. Причем эти люди до репрессий могли быть обычными, тихими, благочестивыми, даже незаметными среди других. Но когда во время допросов в НКВД их поставили перед выбором сохранить верность Церкви или свою жизнь, они проявили недюжинную силу духа.

– Какой в целом была ситуация с репрессиями в Горьковской области?

– Начнем с того, что в августе 1937 года по всей стране был разослан циркуляр наркома Внутренних дел Николая Ежова о начале массовых репрессий, и для каждого региона была расписана статистика, сколько сослать в трудовые лагеря, сколько приговорить к высшей мере наказания (по Горьковской области к ВМН – 1000 человек, в лагеря – 3500). А на местах сотрудники НКВД, вдохновляясь стахановскими призывами перевыполнить план, часто эту норму превышали. А ведь незадолго до этого, в 1935 году, в стране приняли новую Конституцию, в которой духовенству вернули все гражданские права, но новая волна репрессий просто смыла их, то есть двойные стандарты налицо. Так вот, в 1937 году начальник Управления НКВД Горьковской области Иван Лаврушин избирался в депутаты Верховного Совета и, дабы отличиться особым «героизмом» на своей профессиональной ниве, сфабриковал дело о «церковно-фашистской подпольной террористической организации» во главе с митрополитом Феофаном (Туляковым), который возглавлял в то время Горьковскую епархию. По замыслу организаторов дела оно должно было подвести к репрессиям и уничтожению Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), и тогда бы Русская Православная Церковь перестала существовать, так как почти все епископы были уже уничтожены. В это же время в Арзамасе, откуда родом митрополит Сергий, расстреляли его родную сестру и двоюродного племянника. Горьковские НКВДисты провозгласили, что якобы каждое благочиние епархии является филиалом упомянутой «церковно-фашистской организации» с центром в Москве, который возглавляет митрополит Сергий. Обвинения были запредельно абсурдными: поджоги, взрывы, убийства. Обратите внимание, война еще не случилась, даже пакт Молотова-Риббентропа не подписан, поэтому крестьяне в глубинке вряд ли знали, кто такие фашисты. Но в протоколах допросов содержатся обвинения в распространении ложных слухов о войне, значит, ее ждали. До сих пор неизвестно точное количество пострадавших по этому делу, потому что рассекречены не все документы. Но по примерным подсчетам получается около двух тысяч человек, из них полторы тысячи – священнослужители, которых сразу приговорили к расстрелу, без вариантов. Причем это были представители всех конфессий. Масштабы этой трагедии ужасающие. Их можно сравнить, наверное, с Великой Отечественной войной, поскольку она коснулась каждой семьи. Кстати, Лаврушина расстреляли в 1940 году – «красное колесо» перемалывало всех.

– Многие историки и экономисты, симпатизирующие социалистической системе устройства общества, считают, что искоренять религию было большой ошибкой советского руководства, что, если в Советском Союзе была свобода вероисповеданий, его никто не смог бы разрушить…

– Но дело не только в преследовании религии. Те, кто восхваляет советские достижения, забывают, что все это было полито кровью, все было сделано руками заключенных, а не свободных граждан советской страны. Все автогиганты, электростанции, железные дороги были построены на костях, изнурительным трудом с киркой и лопатой. Причем строили их заключенные концентрационных лагерей, которые появились еще при Ленине в 1918 году. Сталин все это просто перевел в другие масштабы. Поскольку газа раньше не было, требовалось огромное количество леса. А кто его валил? Заключенные. Это не добровольные комсомольские стройки, которые появились в 60–70-е годы. Но и в эти годы гонения на Церковь, как мы знаем, продолжались. Когда дивеевские монахини, отсидевшие в 30-е годы по десять лет, возвращались в Дивеево, их тут же брали под арест и по прежнему обвинению высылали в Казахстан и другие регионы. Для того, чтобы не было свидетелей ужасных преступлений советской власти. И, к сожалению, до сих пор архивы НКВД, КГБ, ФСБ имеют режим ограниченного пользования, а значит, им есть что скрывать.

– Учитывая ужасающие масштабы этой трагедии, которая сопровождалась и бытовым доносительством обычных граждан, оговаривавших своих родственников только для того, чтобы, например, после их ареста жить в освободившейся жилплощади, можно ли сказать, что война явилась неким очистительным ураганом для русского народа?

– Конечно, она имела искупительное значение. Война, может быть, даже примирила русских людей, отрезвила всех. Когда бывшие заключенные и их надзиратели оказались в одном окопе, одни смогли простить других. Смерть всех уравняла. Хотя были и особисты, и штрафные батальоны, но НКВД уже не терроризировал людей. Известно, что многие священники, пройдя через лагеря и затем фронт, вернулись и опять начали служить. И ведь, оказавшись на фронте, они защищали Родину, то есть по сути – существующую власть. Несмотря на тяжелый багаж обиды, отсидев ни за что по десять лет в лагерях (они же не занимались антисоветской деятельностью), они смогли это преодолеть. Хотя власть их по-прежнему боялась и из всех видов наказания предпочитала физическое устранение. Потому что видела: несмотря на всю антирелигиозную пропаганду, многие русские люди остались верующими. И они, когда во время войны встал вопрос об открытии храмов, писали в прошениях, что хотят молиться о победе русского воинства и собирать пожертвования на производство оружия для Красной армии. Кстати, статистика посещения храмов в то время просто сумасшедшая: народ хлынул огромным потоком. Это не удивительно, ведь когда Ленинград в блокаде, часть страны под немцами, которые уже стоят под Москвой, на кого еще можно надеяться, если не на Бога?

Беседовала Светлана Высоцкая