Народный артист РСФСР Сергей Юрский

10 июня 2016

«ЛЮДИ ДОЛЖНЫ ИСКАТЬ ИСКУССТВО, ОТОРВАВШИСЬ ОТ СВОИХ ЗАБОТ»

В рамках программы XIV Международного фестиваля искусств им. А.Сахарова, проходящего в Нижегородской филармонии им. М.Ростроповича с 30 мая по 17 июня, состоялся литературный вечер популярного актера и режиссера, народного артиста РСФСР Сергея Юрского. Исполнитель ярких, запоминающихся ролей в культовых советских и российских фильмах, которые любимы миллионами зрителей на протяжении десятилетий, встретился с журналистами 6 июня, чтобы ответить на многочисленные вопросы.

– Сегодня, в день рожденья Пушкина, в нижегородском метрополитене прошла акция: актер в образе поэта декламировал стихи, приятно шокируя пассажиров. Как вы оцениваете такую форму внедрения доброго, разумного, вечного в массы?

– Боюсь порушить эту прекрасную идею своим скепсисом, но полагаю, что прекрасное, доброе, вечное, нужно, прежде всего, стараться нести в себе, а не людям. Люди могут просто сказать: «Ой, мне не до того сейчас» – и будут правы. Эта идея – популяризировать поэзию через метро, через транспорт, через те места, где люди находятся ежедневно и постоянно, – принадлежит кому? Бродскому. Это Бродский придумал, в Америке! И, имея большой авторитет там, он это стал осуществлять. В метро стали писать стихи, об этом писала пресса, но я был в Америке не так давно, полгода назад, в метро ездил – и следов этого не заметил. Сказать, что это развилось, нельзя... Это надо постоянно поддерживать. Искусство не должно вмешиваться в ежедневные заботы людей. Люди должны искать искусство, оторвавшись от своих забот, и сказать: «Я хочу это!» Сами должны находить. Как есть радость найденного гриба для грибников: «Он прятался под листком, но я его увидел, и – вот он!» Грибы же, которые продают на дороге, целыми корзинами, и искать не надо – это тоже хорошо. Но это несравнимо с радостью обретения собственной находки. Думаю, так же и с искусством.

– Вы посещаете Нижний Новгород как минимум 40 лет. Рады ли вы снова быть в нашем городе?

– По-моему, скоро 50 лет, как я связан с городом, имевшим название Горький и потом сменившим имя, – наши отношения не прервались. И люди, которые здесь в то время жили, и многих из них уже просто нет на свете, – это были люди близкие, мои друзья. И слава Богу, кого-то из них я еще вижу и на своем концерте вновь увижу, – значительную часть своей жизни я ощущаю душевную связь с вашим городом. Помимо того, что я приезжал сюда сам с концертами – каждый год и обязательно по нескольку раз, – я приезжал сюда с театрами: с Большим драматическим имени Горького, с другими театрами, и мы жили тут по месяцу и более. Два года назад приезжал с театром имени Моссовета, со спектаклем «Предбанник». То есть всё, что для меня составляло содержание жизни, я предъявлял Нижнему Новгороду. Он для меня очень важен! Кремлевский концертный зал я считаю «своей» площадкой, при всех его сложностях. Сейчас зал улучшился, стало лучше все, что окружает сцену. Я помню его в откровенно бедных условиях, но это ничего не меняло, потому что здесь, в Нижнем, всегда была аудитория, с которой вместе мы жили. Некоторые из моих друзей потом стали москвичами и мы продолжили наши связи. Некоторые умерли, потому что это мое поколение. Некоторые эмигрировали, и с ними я встречаюсь уже за пределами страны. Это все очень близкие люди, да. Особый куст – горьковчане, или нижегородцы, особый куст, я думаю, вообще в стране. И, естественно, в моей жизни тоже.

– Вчера вы были как зритель на вечернем концерте Сахаровского фестиваля и, сидя в зале, заметили, как вас любит публика…

– Я же не приема ищу, а ищу единения в направлении наших мыслей и ощущений, которое дает чувство более уверенного стояния на этой земле. Вчера для меня было именно так. Бытие внутри гигантской мистерии, которую устроил оркестр филармонии, и Шостакович, и все участники – от дирижера и солистов до каждого из ста с лишним музыкантов. И я, конечно, напряжен со вчерашнего дня, потому что осталось чувство заполненности этим звуком – смелым, мощным, и безотказным… И как сегодня в одиночку, без музыки, без инструментов, а только словом наполнить это пространство – вот задача, которая меня волнует, тревожит и интересует.

– То есть вы, с вашим стажем и мастерством, до сих пор испытываете волнение перед выходом на сцену?

– Как вам сказать… На сцену выходить человек обязан с чувством уверенности. Обрести его сквозь волнение! А волноваться – сколько угодно, но за кулисами.

– Расскажите о сегодняшней программе.

– У нее неслучайное название – «Знакомое незнакомое». Мне хотелось, чтобы сегодня, в день рожденья Пушкина, звучали бы не привычные слова Пушкина и не в привычной интонации. Люди их в школе слышат, в метро… Что он оставил нам на сегодня через 217 лет? А он, поверьте, оставил! Пушкин потому и классик, что ему можно не только умиляться, но и вслушиваться, обретая сегодняшние внезапности, и именно это я хотел бы представить. Но Пушкин – это только часть концерта. Есть и другие авторы. Каждый из них, будь то классик нового времени, как Бродский, будь то классик недавнего времени, как Маршак, гениально представивший нам англоязычную литературу, в данном случае Бернса, – все они нам немного знакомы. Но Бродский будет совсем новый. Пушкин – ручаюсь – для многих будет совершенно неожиданным. А самое главное – то, что знакомо хотя бы по фамилии, должно отчасти стать внезапным. То есть незнакомым, обновленным, новым.

– Скажите, пожалуйста, если бы сейчас вы играли, допустим, Остапа Бендера, был ли бы он другой, чем когда-то, или это такая неизменная фигура?

– Как же я могу в моем возрасте играть Остапа Бендера? Это допустить сложно. Несколько лет назад я уже перестал играть роль Сталина – по той причине, что я старше Сталина. Я 10 лет играл это. Я играл это и в кино, и на сцене. Потом сказал: стоп. Так же и Остап Бендер – тут уж говорить нечего. Остапу Бендеру 33 года, и я играл его, когда мне было 33 года. Сколько раз мне присылали тексты и говорили: вот, мы придумали продолжение – Остап Бендер через 20 лет, Остап Бендер через 50 лет. Не получается у людей это почему-то. Потому что «Золотой теленок» и «12 стульев», оба романа Ильфа и Петрова, – это, конечно, классика. А классика – это то, что устоялось и существует уже абсолютно независимо ни от нашего мнения, ни от того, хороша ли наша память или плоха, – она существует. Это классика ХХ века. Остап Бендер – фигура уже почти мифическая. Я думаю, что фильм Михаила Швейцера, которого нет уже с нами 16 лет, – 16 лет, как мы простились с ним и с его режиссером-женой Софьей Милькиной, этими замечательными, выдающимися режиссерами, – это тоже классика кино, и она должна жить совершенно своей жизнью, и вмешиваться в это не следует. Остап Бендер – это человек того времени. Но мы наследники того времени. Так же как пушкинские мысли, повороты юмора, иронии, самоиронии, внезапного пафоса, сочетания всех этих вещей, – мы наследники этого, потому что мы язык Пушкина наследуем. Они для нас важны сейчас, а не потому, что это классика и будем им кланяться. Она живет своей самостоятельной жизнью, которую переламывать, продолжать, пытаться дописывать, доделывать не следует. Заново понимать – вот мое предложение.

– Тогда, может быть, расскажете о том, предлагают ли вам какие-то интересные роли в кино, за которые вы беретесь с удовольствием?

– Было очень много предложений. Я от стольких отказался, что мне сейчас, по-моему, уже редко присылают или совсем не присылают предложений. А я и не страдаю.

– Неинтересные предложения или?..

– Да, не приемлемые для меня.

– Что вам предлагают, простите? Например, Гришковец говорит, что ему предлагают роли каких-то суперположительных адвокатов, которых не бывает в жизни, либо каких-то маньяков. Почему вы отказываетесь?

– Потому что уровень сценариев мне кажется не годящимся. Иногда я вижу очень хорошие фильмы с очень хорошими сценариями, но с этими режиссерами судьба не свела. Я не говорю, что их нет. Их очень мало, но их и должно быть мало. А то, что мне присылают, или то, что присылают на отзыв, большей частью я отвергаю. Последний большой фильм, в котором я снимался, назывался «Товарищ Сталин» – телевизионный сериал. Это было пять лет назад. Так я и согласился, при всем том, что съемки сейчас стали очень тяжелыми. Вы же знаете, наверное, что как продавцы в магазине работают 12 часов смену, так и артисты сейчас работают 12 часов. Это довольно тяжелая история. Однако я согласился, потому что меня это заинтересовало очень. А вообще пора заканчивать и уступать место другим, становиться зрителем.

– Вы говорите, что собираетесь переходить в статус зрителя ну и, возможно, читателя. А следите ли вы за новой литературой, новым кино или только перечитываете любимую классику?

– Нет, я, разумеется, читаю много, это часть жизни, и очень важная часть жизни. Правда, я понимаю, насколько она стала объемной: количество пишущих людей, по-моему, зашкаливает. Это я сужу по моему товарищу, очень любимому мной писателю Диме Быкову, который выступает, как вы знаете, по радио с двух-трехчасовыми обзорами сегодняшней литературы. Я с ужасом понимаю, что я отстал навсегда. Что количество того, что предъявляется, написано, уже оценено, уже получило премии, а я еще читать-то не начал. Читаю я вообще медленно, а сейчас вообще всё медленно. Но на вопрос: есть ли что читать? – отвечаю: да, конечно. И совсем не только то, что читалось раньше и перечитывалось, а то, что читается сейчас, сегодня у меня в номере гостиничном, то, что с собой, то, на что наталкиваешься. Литература жива, слово живо, а отношение к большой публике – да, публики стало больше. Знаете, когда-то, очень давно, была карикатура замечательная в газете, в отделе юмора, о нашем будущем, – и она оказалась справедливой. Это было время Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, когда все ходили на стадион, и поэт стоял посреди стадиона, на небольшом подиуме, перед ним микрофон, и 100 тысяч человек сидели и слушали его, что, признаюсь, было неестественно. Тогда это казалось каким-то чудом, оно и было чудом во всей истории. Может быть, в Древней Греции были какие-то периоды такого отношения к слову. Но у нас оно было. Оно прошло. И упомянутая мной карикатура показывала: будущее будет такое – на подиуме посреди стадиона будет стоять читатель, открыв руки, а на стадионе будут сидеть 100 тысяч поэтов и аплодировать ему за то, что он читает стихи, с благодарностью и надеждой. Примерно это сейчас мы и видим.

– Так что сейчас у Сергея Юрского на прикроватной тумбочке?

– Здесь сегодня я читаю журнал «Стори», очень хороший журнал. Я как раз в этом номере отвечал на вопрос о Булгакове, и говорил о том, что меня связывает с именем Булгакова, с его биографией, с булгаковскими людьми, с этой фамилией, с его текстами. Это к читателю обращение: вот автор, от которого я не могу оторваться и никогда не оторвусь, чего и желаю каждому, потому что это замечательное явление – Булгаков. Но там еще (кроме моего небольшого монолога) замечательные тексты разных авторов. В частности, Максим Кантор, которого я вообще очень читаю, особенно его статьи о живописи, и в данном номере совершенно классная его статья про художника Бальтюса, очень интересная и, как всегда, очень острая. Упомянутый Быков – мой постоянный автор, у которого я читаю всё, что он пишет, – и в стихах, и в прозе. Акунин, который удивлял всех, и меня среди других, но не так захватывал своим Фандориным, как захватил своей «Историей государства Российского». И недавно прочитанный очередной том Акунина – это одно из обжигающих и очень серьезных чтений. И есть – ну это я догадывался, но не настолько думал, – есть столько дыр того, что нужно было прочесть раньше или было прочтено не очень внимательно и только теперь осмыслено. Одна из тем, которые я читаю сейчас, – несколько книг по истории французской революции. Это один из переломов человеческого сознания, частью которого являемся и мы, потому что переломилось сознание мира. По этому поводу и было написано много, и сейчас пишут. Но я не буду длить списки, чтобы не утомлять именами…

Наталья Осипова